19 лет успешной работы
Архив внутренней доски объявлений, часть 5 (12)
Для получения доступа к закрытому тестированию форума можно обратиться по электронному адресу, указанному ниже.
Приятного вам чтения!
P.S.: с любыми пожеланиями, предложениями, отзывами можно обращаться в e-mail admeister@mail.ru.
Пролонгация Сочи
Офигет денек выдался, такие заморочки были... одна из них: я не могу 27 августа улететь из Сочи как планировалось, мест в самолетах нет, ВООБЩЕ НЕТ с 26-28 августа из СОчи, все билет распроданы, в итоге придется улетать 29 августа... бл.. завтра опять переделывать Приказ и все бумаги...Дэн прилетает
Блин, какая-то темная полоса у меня щас... на работе все валися да сюрпризы... на личном фронте полный хуэлос... комп глючит постоянноа щас по аське в режиме оффлайн получил сообщения от моего Киевского другана, с которым я на Тайване учился:
Димка, здаров!
я может приеду в МОскву на семинар в пятницу 24 августа - думаю может на выхолдные остаться
можно я у тебя переночую да погуляем пару деньков по Москве?
блин, а я 21 улетаю, мне реально хотелось бы с ним повидаться снова :( самое обидно, что я мог бы вместо того, чтобы продлить командировку, урезать ее, улететь в пятницу 24-ого...
Идеал
У нас на работе, в другом отделе, работает девушка - мой идеал!имею в виду внешность, ее "внутренний мир" я не изучил. Просто действительно в ней всё, что мне нравится в девушках...
p.s. не блондинка с пухлыми губками.
Она всё пишет (смс)
Привет. Дима, я сейчас смотрю на пару с такими же ростами как у тебя и у меня. Они проходят мимо меня, приобнявшись. Если нам суждено когда-нибудь встретиться, давай будем общаться на лестнице или пригорке, ладно? Я уже полчаса стою на крыльце, идет дождь. Здесь климат как в Сочи, жара и большая владность. Местные как шоколадки. Большая влжаность из-за ГЭС. Как твои дела? почему ты не пишешь?
Молодежь
Каждый вечер перед домом наблюдая одну и ту же картину, собирается на лавки на дет площадке молодежь прогрессивная и бухает, нажирается и наничает выяснять между собой кто круче, с применением подручных средств и кулаков. Даже девушки дерутся бухие. ОДна вообще - молодая мать с ребенком, в дупель пьяная, ее мать орет, чтобы ребенка накормила, а та за водкой пошла в магазин. Щас тоже такая драка была массовая...
Ну прально, а че еще делать? нажираться тока
Сочи 2007
Ну что ж, думаю могу уже написать прощальный пост и попрощаться со всеми до 17 июля, завтра улетаю, не скучайте сильно без меня ;) Если я не вернусь, то считайте меня коммунистом!
Хоть без особого настроения туда лечу, но ничего, в Росси тоже надо побывать ))
Well, I think Its time to say goodbye to each my friend! Dont miss me much ))), I hope Ill be back, if not... doesnt matter.
Sochi waits! See ya 17 july!
Suicide
Мысли о суициде приходят, когда тебе уже не только всё вокруг осточертело надоело, а еще ты сам себе - от других можно уйти, а от себя нет, вот тогда и приходят эти мыслишки...что-то в последнее время меня всё чаще посещают мысли, что я в жизненном тупике...
p.s. сегодня на работе пил коньяк, после крепкого алкоголя у меня всегда депрессняк, вот напьюсь как-нибудь и воплощу все мысли в реальность
lets find to him the bride...
меня все хотят женить...p.s. забавно, помните я писал типа про идеал на работе? ну это я тогда конечно погорячился слегка, но мужики хотят, чтобы я именно с ней познакомился, причем я им ничего не говорил про нее, расхваливают ее и т.д. а у меня щас весь пыл пропал и настроения нет даже на попытки заводить отношения, и тем более, чтобы их иметь...
Here we are again
37
начинается опять?!
Хуэлос
что-то в последнее время я какой-то хронически уставший и невыспавшийся... по вечерам вообще пипец, наверное, из-за работы, глаза устают , одно радует - завтра пятницасобаку чтоль завести... мне овчарки нравятся
отец не позволит.
Прогулялись на обед...
Суп-гуляш с говядиной; говядина, обжаренная с бамбуком и проращенной фасолью, «нем» с мясом и сто улыбок от желтозубых вьетнамцев — отлично обед прошел. Настроение улучшилось, но работать расхотелось. Вискарь у них, кстати, можно бухать по смешной цене: 100 рублей за 100 грамм. Вообще с доступным алкоголем в «Сайгоне» все просто отлично. Надо будет как-нибудь заказать вьетнамский самовар рыбный, на пробу. Это когда приносят горелку со сковородой прямо на стол, и сам себе жаришь, как нравится. Никогда, правда, не брал, но часто видел, как вьетнамцы пьют водку и фигачат эту тему…Укатались! Все было круто...
Ну что же...
Любителям гандонов посвящается…
Братишка, еще раз с днюхой тебя!
Послеобеденное...
Типа, блять, чо-то умное, по ходу, говорю...
Манагер - 015
Я стоял на кухне, перед окном, и нервно курил в распахнутую настежь форточку. Рядом, за столом, сидели два незнакомых мужика, –– Сергей и Николай, как они представились, –– и пили чай из маленьких фарфоровых чашек. Периодически Сергей тяжело вздыхал, произнося что-то вроде: «Да-а-а, вот как вышло». Не знаю, то ли это было выражением скорби, то ли он просто проникся царившим в квартире, и подобавшим ситуации, трауром, но со стороны его слова казались чем-то форменно-лживым. Эдаким бюрократским крестиком в бланке человеческих переживаний.Мать, вместе с сестрами отца, находилась в комнате. Чем они там занималось –– непонятно. Вроде бы разговаривали. Сидели в креслах, вокруг старенькой радиолы, и перешептывались, время от времени, вытирая подступавшие к глазам слезы.
Отца я практически не узнал. Он походил на выбеленный и высушенный остов того образа, который запомнился мне с детства. Впалые щеки, остро очерченные скулы, темно-фиолетовые губы и провалившиеся глазницы, –– такие глубокие, будто расселины в скале. Седые волосы –– аккуратно расчесанные и убранные назад, как он обыкновенно носил. Около правого виска –– небольшое родимое пятно, превратившееся в бурую кляксу. Когда я приехал, тело уже обмыли и облачили в строгий черный костюм, купленный много лет назад по какому-то торжественному случаю.
–– Попрощайся, –– сказала мне мать, едва я разделся и поставил ботинки в угол.
Мне захотелось рассмеяться и закричать: «Мама, как ты можешь?!» Но я вовремя сдержался, тем более что на шею, словно хищные тигрицы, бросились тетки. Их влажные губы по очереди соприкоснулись с моей щекой, и в воздухе повисли в унисон произнесенные слова: «Какое горе!»
Впрочем, я действительно попрощался. Прошел в гостиную, где на четырех табуретках стоял обтянутый красным сатином гроб, и про себя сказал: «Пока». На самом деле, можно было бы придумать что-нибудь более пространное. Какую-нибудь анфиладу из замысловато сплетенных волнительных восклицаний, впечатлений, памятных мыслей. Но все во мне, в один единственный момент, притупилось, трансформировавшись в кучу овсяной шпатлевки, где помимо скользких сгустков реальности –– только одна лишь вода, сдобренная сливочным маслом. Ничто в моем сердце не трепетало при взгляде на лежавшие в убранстве тюлевых простыней останки. Механизм под названием «боль» бездействовал, а невидимый чертенок, сидевший на горбу, упорно растягивал губы в идиотской ухмылке.
Я незаметно выудил из кармана пиджака флягу с виски и сделал глоток. В организм влилось пьянящее тепло, и чертенок будто бы свалился, кубарем закатившись под кровать. Затем последовала сигарета –– дюжина глубоких затяжек, и вот уже мозг подернулся легкой дымкой отчужденности. Ощущение неприятного дискомфорта превратилось в тупое сверление лобной доли. Я то и дело массировал переносицу, однако облегчение не приходило.
Вместо облегчения появилась мать, сообщив о скором приезде священника. Я непонимающе поинтересовался: «Зачем?»
–– Как зачем? Отпевать!
И правда, как я мог забыть?.. Впрочем, в тот момент я с удовольствием прощал себе любую мелочь, –– просто так, из каких-то низменных соображений.
Когда Сергей вновь многозначительно изрек «да-а-а-а, вот как все вышло», во двор въехала белая «шестерка». Она неуклюже припарковалась меж двух скамеек, и из распахнутой двери выбрался напыщенно-толстый батюшка, гордо пикнувший сигнализацией. За ним семенила женщина с саквояжем.
В последний раз я выдохнул сизое никотиновое облачко и затушил окурок в пепельнице.
Спустя несколько минут пронзительной трелью стрельнул дверной звонок. Кто-то прошелестел по коридору и щелкнул замком. Я неуверенно выглянул из кухни и встретился взглядом с женщиной, чьи бледно-голубые, бездонные как омут, глаза испуганно смотрели из-под низко надвинутой косынки.
–– В комнату! В комнату! –– донесся откуда-то издалека голос тетки.
Я не решился пройти вместе со остальными и, пропустив Сергея с Николаем вперед, вернулся в кухню. Трясущимися пальцами достал сигарету, прикурил. Одной рукой оперся о раму и, словно маленький провинившийся мальчишка, принялся внимательно вслушиваться в происходящее за двумя стенами. Сердце мое грохотало, будто локомотив, несущийся по рельсам. Почему-то я не мог избавиться от волнения, хотя стремился к этому со всем подобающим тщанием.
Вторично приложившись к фляге с виски, я заметил мать. С явным раздражением она ринулась на меня и громко зашептала:
–– Ну ты чего здесь? Давай туда!
–– Не хочу, –– сказал я.
–– Что еще за новости?
–– Там воняет.
–– Ты с ума сошел!
–– Нет, там правда воняет.
–– Чем?
–– Священником и кадилом.
Мать умолкла на полу слове, так и не закрыв рот. Затем схватила меня за локоть и потащила за собой. Кто-то сунул мне длинную желтую свечку с бумажной юбочкой, а с боку донесся все тот же неопределенно-горестный вздох: «Да-а-а-а, вот как все вышло».
Батюшка медлил. Он походил на напыщенного индюка и чуть-чуть на Максима –– нашего системного администратора. Только Максим вечно рядился в майки и кожаные штаны, а священник –– в длинную рясу. Хотя, стоит отметить, цвета, соответствующие канонам профессий, почему-то совпадали.
Неожиданно тревога исчезла, и я украдкой улыбнулся. Оглядел присутствующих, смиренно склонивших головы, и улыбнулся опять. В сознании закрутился театр взаимозаменяемых персонажей. Я представил батюшку и его помощницу на месте сисадмина и Антона Глушакова. А последних, соответственно, в роли людей духовных, высокоморальных –– посланников божьих.
Улыбка сделалась шире.
Наконец, священник приготовился, подбоченился и нараспев продекламировал:
–– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечного преставльшегося раба Твоего…
Я невольно прыснул, за что тут же получил тычок в бок. Обернувшись, встретился взглядом с матерью, источавшей вселенскую ярость. Ее губы бесшумно произнесли: «Как не стыдно!» Никак не отреагировав, я вернулся в исходную позицию.
В монотонное бурчание священнослужителя более не вслушивался. Стоял как истукан, в равнодушном ожидании завершения обряда. Воск со свечи скатывался на бумажку, а само пламя то и дело громко потрескивало, испуская тоненькие струйки ядовитого дыма.
Окружающие часто осеняли себя крестным знамением, быстро тыкая сложенными пальцами в грудь. Я же креститься не умел, а потому нелепо вскидывал руку, описывая в воздухе нечто невообразимое.
С одной стороны, мой злой цинизм обжигал душу вполне оправданным недовольством. Однако оно мнилось вынужденным, перфорированным и дюже неестественным. Я не любил похороны. И ни разу их не посещал, –– благо никто из знакомых еще не преставлялся. Впрочем, ощущение трагизма, наравне с фальшей и несерьезностью восприятия, бередило оба желудочка моего сердца, первый из которых, как известно, предназначен для водки, а второй –– для закуски.
Подумав об этом, я едва не хохотнул. Но, к собственному удовольствию, вовремя сдержался, переведя недозволительную дерзость в затяжной кашель.
Батюшка замер, хищно зыркнул на меня и продолжил басовито расточать молитвы. Я получил очередной тычок.
Возвратившись к размышлениям, задумался над развязкой, обусловленной собственным отношением к происходящему: так что же с другой стороны?
По сути, за чертой находился взращенный временем, и им же искаженный, человечишка, –– давно определившийся в жизненных приоритетах. Давно решивший, что такое хорошо и что такое плохо. Давно избавившийся от тягости клейменой фразы, мол, отцов не выбирают…
От этого вывода сделалось тошно. Захотелось нажраться в говно. Я, было, потянулся к заветной фляге, даже соприкоснулся с холодной сталью, но, быстро опомнившись, вытянулся по стойке смирно.
Когда в комнате, наконец, воцарилась тишина, а священник принялся собираться, я подошел к Сергею и осторожно поинтересовался:
–– Может, по сто грамм?
Сергей недоумевающее вытаращился на меня, будто застигнутый врасплох. Я буквально различал перемену в его глазах, –– эти блудливые пузырьки, ударяющие в мозг, расползающиеся по организму вредоносным, поражающим вирусом.
–– М-можно, –– последовал ответ.
Я вытащил из кошелька триста рублей.
–– Сгоняешь?
–– Зачем? –– удивился он. –– У нас все свое.
Термин «все свое» означал, конечно же, самогон, который я терпеть не мог ни в каких проявлениях.
–– Слушай, –– продолжил я, –– давай ты все же сгоняешь. У меня на это ваше свое –– аллергия, без шуток. Сам бы сбегал, но ничего тут не знаю.
Достав еще сотню, добавил:
–– Только дерьма не бери, хорошо?
Сергей понимающе кивнул.
–– Я пойду автобус встречать! –– крикнул он кому-то и скрылся за дверью.
Николай сидел на кухне в одиночестве, курил «Яву» из мягкой пачки и отрешенно изучал стену перед собой, оклеенную цветастой пленкой.
–– Что дальше по программе? –– спросил я, нарушая его уединение.
–– Знамо чего, –– прохрипел он, –– кладбище, потом столовка заводская.
–– Выпить хочешь?
Николай вздрогнул, точно узрев на обоях нечто необыкновенное, недоступное простому обывателю. Редкие волоски, прикрывавшие его лысину, казалось, приподнялись и задрожали, как молодые побеги на ветру.
–– Где ж взять, бабы все попрятали…
–– Серега уже несет, –– аргументировал я.
–– Хм… А место?
–– Ну не здесь уж точно. Пошли в подъезд, на лестницу?
Николай поднялся, прошлепал в коридор, обул ботинки и на минуту задумался.
–– Я в гараж, проверю! –– почти прорычал он и затопал вверх по ступеням –– на следующий этаж.
Никому ничего не говоря, я вышел следом.
–– Как сам то? –– вдруг озадачил меня Николай.
–– Нормально. Я отца почти не знал… И даже помню плохо.
–– Не общались?
–– Давно уже.
–– У меня вот тоже дочка есть, в Нижнем Новгороде живет. В двадцать лет уехала –– до сих пор ни одного письма.
–– Это плохо. Сам писать пробовал?
–– Куда там! Я даже адреса не знаю…
–– А она знает?
–– Как же, конечно знает!
–– Может, умерла?
–– Типун тебе на язык! –– Николай махнул рукой и полез за сигаретами.
–– Бля, в квартире забыл! –– воскликнул он. –– Не возвращаться же теперь!
Я предложил ему свои –– «Captain Black». Николай опасливо принюхался и только потом угостился.
–– Хуйня какая-нибудь? –– процедил он с таким видом, будто выбирал говяжью кость на рынке.
–– Ты попробуй.
Николай, точно первокурсница, впервые познающая косяк, чиркнул спичкой и затянулся.
–– Вишня!
–– Вишня-вишня, –– улыбнулся я. –– Только не ори, а то пиздец твоей легенде про гараж.
–– Тут ты прав, –– как-то озабоченно промямлил он. –– Зойка хоть и хорошая женщина, но стерва иногда, продыху не дает.
–– Тетка? А ты ей кто?
–– Да никто! Живем вместе… Как и Серега с Алевтиной.
–– Гражданские мужья что ль?
–– Как есть!
Снизу послышалось поспешное шарканье.
–– Видимо, это наш гонец, –– сказал я.
И действительно, вскоре появился запыхавшийся Сергей с «Русским Стандартом» в одной руке и тремя пластиковыми стаканчиками в другой.
–– А закусить?! –– возмутился Николай.
Сергей обиженно надулся и положил на подоконник пакет с охотничьими колбасками.
–– Ну, разливай! –– полностью отключив мозг, скомандовал я.
На улице, у самого дома, уже толпился народ. Три бабки сидели на лавке и заговорщицки перешептывались, изредка поправляя волосы и утирая носы серыми мятыми тряпками. Путь от подъезда был выложен еловыми ветками, а чуть поодаль топтался грязноватый тип с небольшим венком подмышкой. Он будто бы высматривал что-то, по орлиному вращая своей маленькой головкой, увенчанной бесформенной кепкой. За ним, собравшись в кружок, разговаривали четыре женщины. Да и по всему двору были разбросаны по пролетарски одинаковые фигуры, переминавшиеся с ноги на ногу. Точно голодные безмозглые монстры смотрели они исподлобья пустыми, сверкающими глазами.
Немного покачиваясь, ко мне подошел Сергей. Он похлопал себя ладонями по груди и деловито изрек:
–– Ну вот, начинается.
–– Что начинается? –– спросил я.
–– Люди сделались хищными птицами, слетающимися на запах падали, прости Господи.
–– Что ты имеешь в виду?
Сергей неопределенно мотнул головой:
–– Видишь этих вот?
–– Вижу.
–– А они тебя нет.
–– Почему?
–– Они другое видят –– смерть и халяву. Вон тот, в кепке, является на каждые похороны. У него венок, между прочим, многоразовый. Придет, постоит тенью, над гробом поплачет –– авось нальют. А если повезет, то и к столу допустят. Сердобольным Ванечкой кличут. Никто уж и внимания не обращает. Он же, сука, все равно пролезает.
–– И как, совесть не мучает?
–– А кого сейчас совесть мучает? Тебя что ль? –– расхохотался Сергей. –– Я сам, между прочим, у своей же бабы деньги ворую. Когда один жил –– вроде ничего, по всем, так сказать, показателям. Вроде не пил особо… Выпивал –– да, но не злоупотреблял. Друзья водились, подруги, как положено. Но что-то тошно мне потом стало, внутри дерет, будто по сердцу. Тоска!
–– Это возрастное. Ее пережить надо, –– вставил я.
–– Вот в том-то и дело! Глядишь, пережил бы –– и пошло все по-старому. Но вот подсекло на этих дрожжах –– чай уж не девятнадцать лет. В общем, заимствую теперь у нее втихую по стольнику. И опять же, от тоски. Куда не плюнь –– везде засада. Эх, говорила мама, мол, езжай-ка Сережа в Ленинград…
–– А что там?
–– Хуй его знает.
–– Ну и в чем смысл?
–– Не трави, Андрюша! Ой, не трави. За водку спасибо, но не надо в душу лезть…
–– Да я, собственно, просто интересуюсь.
–– Вот и я, –– вздохнул Сергей, –– просто рассуждаю… Где, блядь, этот автобус?
Задумавшись, я рассеянно пнул еловую веточку. Закурил. После прищуром глянул на сердобольного зеваку, –– тот успел отвернуться, –– продолжавшего нервно теребить остов венка из искусственной хвои (действительно порядком выцветшей).
Усмехнувшись, быстро подошел к Ванечке и положил руку ему на плечо. Под старой кожанкой вздрогнуло слабое тело.
Он медленно прокрутился на месте, неуклюже переставляя ноги, и моему взору предстало иссушенное лицо алкоголика.
–– Привет! –– почти радостно сказал я.
–– Добрый день скорблю и соболезную вместе с вами и вашими родственниками да благословит… –– понеслась заученная скороговорка.
–– Не надо, мужик, брось. Брось этот свой театр, я про тебя все знаю.
Иван осекся, чуть-чуть приоткрыл рот, будто собираясь с мыслями.
–– Подожди, не говори ничего.
Рот закрылся.
–– Ты зачем здесь?
В больших карих глазах вновь появился огонек динамо-машины:
–– Хочу выразить почтение вашей матушке и сестрам…
–– Стой-стой! –– Я предупреждающе выставил указательный палец. –– Давай еще раз: чего тебе здесь?
–– Я искренне хочу счастья вашим близким и родным мною движет бесконечное уваже…
–– Выпить хочешь?
Синюшные губы раздвинулись, и непроизнесенное слово Ивана невыносимым миазмом упало обратно внутрь организма.
–– Хочешь? –– повторил я.
Кадык голодно дернулся –– вверх-вниз.
–– Ну так хочешь?
–– Я искренне хочу счастья… Скорблю…
–– А для твоего счастья сколько сгодится? Триста рублей пойдет?
Иван молчал.
–– Бери четыреста. –– Я запихнул смятые купюры в карман его куртки. –– И давай условимся: если ты вновь возникнешь сегодня в поле моего зрения, то вот этот твой старый венок у тебя же в заднице и обоснуется. Идет?
Сердобольный уныло кивнул.
–– Тогда пока?
–– Простите… –– прошептал он и быстро зашагал прочь.
–– Зря ты с ним так, –– откуда-то сбоку донесся голос Сергея.
–– Почему?
–– Юродивый, –– последовал многозначительный ответ. –– Здесь много таких. Какое время –– такие люди. Как живут –– так и чувствуют. Вот сегодня у тебя есть деньги, а завтра последние трусы пропьешь –– парадокс.
–– Хуйня это, а не парадокс.
–– Что поделать… От тюрьмы да сумы не зарекайся.
–– Я не зарекаюсь. Просто противно.
–– Ерунда! На всех денег не наберешься.
Мы вернулись к подъезду, у которого уже нервно потягивал «Яву» Николай.
–– Вы как, –– неуверенно спросил он, –– может, еще по чуть-чуть?
–– Давай, –– согласился я. –– Двинули.
Пить водку на лавке –– действо, сродни древнегреческим героическим эпосам или, например, произведениям Достоевского. То есть они, вроде как, до сих пор остались в памяти, но представляются чем-то удивительно далеким, пыльным и уже неинтересным. Впрочем, последнее волновало меня мало, так –– небольшой всполох в подсознании: выпускной курс института, Гришка Сахаров в голубой спортивной ветровке, еще какие-то люди, баскетбольная площадка за учебным корпусом, несколько яблок, порезанных дольками, и бутылка газировки.
–– Будем! –– бодро выдохнул Сергей, опрокинув в себя очередные пятьдесят грамм.
Он откусил кусок колбасы и уткнулся носом в рукав. Так просто выглядела вся эта ситуация, что я невольно усмехнулся.
–– А вон и автобус, –– хрипло произнес Николай.
Я обернулся и увидел выползающий из-за дома «пазик» с надписью «РИТУАЛ» на боку.
–– Сейчас нас искать станут –– гроб нести, –– почти прошептал Сергей. –– Может, еще по одной?
Мы выпили две. Практически не закусывая, впопыхах. Я уже чувствовал, как подкатывает первая волна опьянения, однако почти радовался ей. Без мыслей подобное воспринимается легче. Тебе дают команды, а тело послушно реагирует. Не возникает глупых переживаний, притупляется восприятие действительности. Да и вообще, невменяемость, порой, гораздо честнее трезвости.
Помогать нам вызвался, как я понял, сосед. Он появился в майке и тренировочных штанах, вытянутых на коленках. Чуть поддатый, но веселый. Звали его Петром Владимировичем, но мне он почему-то представился Кузьмичом.
Гроб оказался на удивление легким и если бы не узкие лестничные пролеты, можно было управиться вдвоем. Я шел впереди, поддерживая его за днище. Рядом со мной покрякивал Сергей, громко сопя от напряжения. Николай и Кузьмич колтыхались сзади, забавно раздвигая ноги и изредка матерясь.
На улице, рядом с «пазиком», уже стояла белая «ГАЗель» с распахнутыми дверями кузова. Мы затолкали гроб в салон и, не смотря друг на друга, закурили.
–– Кто с покойником поедет? –– спросил подошедший водитель.
Я выдвинулся вперед и кивнул, соглашаясь.
–– Крышку сейчас вынесу, –– спохватился Николай, устремляясь в подъезд.
–– Не жалко? –– как-то нервно поинтересовался Сергей.
–– Жалко пчелку на елке…
–– И то верно.
Он вытащил из кармана куртки оставшуюся водку и быстро глотнул.
–– Вот ведь как оно все вышло…
На выбоинах старых, давно не знавших ремонта дорог покойника слегка подбрасывало. Отчего-то я сосредоточился на кончике отцовского носа и просидел так до самого кладбища. Пока меня, наконец, не выпустили.
Едва я вышел на свежий воздух, как в лицо ударил сильный порыв ветра. В нем явственно различался запах тлеющей листвы, горелой бумаги и что-то еще, от чего невольно перехватывало дыхание. У самых ворот кладбища с ноги на ногу переминались два мужика в грязных кирзовых сапогах и синих телогрейках, просто накинутых на плечи. Поодаль стояли лопаты, а под ними, на земле, валялась скрученная веревка.
Я глотнул виски и закурил в ожидании автобуса. Водитель «ГАЗели» молча обошел свою машину, зачем-то постучал по колесам и приблизился ко мне.
–– Слышь, друг, а дай это самое… выпить? –– явно стесняясь, попросил он.
–– Ты же за рулем.
–– Да какой, к черту, за рулем –– три улицы, четыре переулка. Я их закрытыми глазами проеду.
–– Это вот когда через лобовое стекло вылетишь, тогда, может, закрытыми глазами и проедешь. По асфальту.
–– Чего?! –– изумился водитель.
–– Да ничего. Так, рассуждаю. Держи. –– Я протянул ему флягу.
–– Хорошая самогонка! –– последовал одобрительный возглас. –– Из чего гонишь?
–– Из виски.
Водитель почему-то не стал больше ничего спрашивать, принявшись ковырять мыском ботинка донышко вкопанной в землю бутылки.
–– Хорошо у вас тут, –– вдруг сказал я. –– Город весь разъебан, а тут хорошо, спокойно. Даже этот ветер как-то умиротворяет.
–– Кладбище, что ж ты хочешь.
–– Да дело даже не в нем. Просто есть что-то в этом самом месте, какое-то уныние, тоска.
–– Ну не знаю. –– Водитель вытащил из пачки «Пегаса» сигарету и принялся раскатывать ее между большим и указательным пальцами. –– Кого хоть хороним?
–– Отца.
–– Оп-па… И сколько стукнуло?
–– Шестьдесят два.
–– Нормально пожил. Иные и в сорок скукоживаются –– сколько перевозил, знаю.
Последняя фраза неожиданно кольнула меня в самое сердце. Эти искусственные рамки, статистические показатели –– самое ужасное, что есть в смерти. Кому-то отведено больше, кому-то меньше, но за пределы возможного все равно пути нет. Так и приходится просыпаться изо дня в день в ожидании. Случается, правда, восприятие действительности деформируется, покрывается коростой в силу некоторых обстоятельств, и человек более не подвластен настроению большинства. Он готов сдохнуть в любую минуту, ибо якорь, удерживающий его в этой юдоли, безнадежно проебан.
Собственно, именно таким человеком был я. Невзирая на все будние радости, перспективы, желания и альковные наслаждения, Андрей Чирков особо не держался за мир, породивший его. И если бы однажды какой-нибудь пьяный автомобилист вынес бы ему смертный приговор, он бы не удивился. Так случается. Тем не менее, одна вещь не давала покоя. Жизнь в себя, для себя –– дело простое, банальное, тут не надо ничего придумывать, изобретать. Все ясно как божий день. Однако едва в ней появляется роль для второго актера –– ситуация кардинальным образом трансформируется. Двадцать четыре астрономических часа, сука, тут же обрастают всевозможными «но», а собственная задница уже не кажется столь никчемной. Парадокс, мать его…
–– Давай, что ль, за покойника выпьем? –– раздался за спиной голос водителя.
Глотнув в очередной раз, я передал флягу. Откуда-то издалека послышалось натужное тарахтенье, точно старый, знавший виды самолет пытался взять старт с взлетной полосы.
–– Едут, –– констатировал мой собутыльник.
Я вышел на середину дороги и увидел карабкающийся на холм «пазик». Автобус на расстоянии казался очень маленьким. Настолько, что мне сделалось обидно за отца. Шестьдесят лет и вот итог –– сраная тарантайка с жалкой кучкой родственников.
Стало тошно. Отступив в сторону, я вновь выпил виски. Голова начинала гудеть, но сознательная борьба за ясность рассудка не прекращалась ни на минуту.
Из открывшихся дверей колымаги в порядке очереди вышли: Сергей, глянувший на меня с укором, Николай, вообще не поднявший глаз, тетки, мужчина в темно-зеленой болоньевой куртке, два молодых короткостриженых паренька в кожанках, две женщины в одинаковых косынках, неуклюже надвинутых на лоб, и согбенный старикашка в широкополой шляпе и черном, до самых пят, пальто с засаленными рукавами. Завершала процессию матушка.
–– Ты как? –– поинтересовалась она.
–– Нормально.
«Хотя какое, к черту нормально? –– подумал я. –– Нормально это там, в Москве. В кресле, перед голубым экраном, с пультом в одной руке и бокалом коньяка в другой. А здесь что? Воняет дерьмовой горелой листвой, кругом незнакомые лица и пепельно-бледный труп».
Я пьянел с каждой очередной порцией алкоголя. Спиртное действовало странным образом, будто катализатор в химической реакции. Меня угнетала окружающая обстановка, отчего хотелось пить, пить, пить…
Когда гроб, для прощания с усопшим, поставили прямо у обочины на те же четыре табуретки, что и в квартире, возникло непреодолимое желание провалиться сквозь землю. Приглашенные выстроились полукругом, а невесть откуда взявшийся батюшка монотонно произнес давно заученные слова. После фигуры начали двигаться, целовать отца в лоб, креститься и тихо переговариваться друг с другом. Я видел, как плакала мать, как лились слезы у теток. Я пытался отыскать в себе хоть каплю сострадания, но внутри царило безмолвное равнодушие.
Наконец, два мужика в синих телогрейках оторвались от кладбищенских ворот, приблизились к эскорту, что-то пробормотали и принялись заколачивать в крышку длинные гвозди. Они действовали уверенно, профессионально. А удары их молотка отдавались в печенках, точно приговор судьи –– дескать, все, конец.
Когда мужики, вместе с Сергеем и Николаем, закинули гроб на плечи, я незаметно пробрался в автобус и плюхнулся на самое последнее сиденье. Мне не хотелось идти со всеми, не хотелось пробираться по узким тропинкам, средь могил, к вырытой на отшибе яме. Потом наблюдать, как ящик, драпированный красным сатином, погружается в землю, как первые комья глины глухо ударяются об него, как начинают работать лопаты, и женщины дают волю чувствам. В тот миг я признавал свою слабость, перемешанную с трусостью, но мне так хотелось.
Допив остатки виски, я прислонился лбом к стеклу и задремал.
Очнулся от дикой тряски. Открыв глаза, увидел перед собой лицо Сергея. Его руки лежали у меня на плечах.
–– Ты куда пропал? –– взволнованно спросил он. –– Тебя мать обыскалась.
–– Все закончилось?
Будто вспомнив нечто важное, Сергей потупился и тихо ответил:
–– Похоронили. Царствие небесное!
–– Ну и хорошо. Куда теперь?
–– На поминки.
–– Далеко?
–– Да вот… за центральной площадью, поворот на ГЭС.
–– Ясно. Водка еще осталась?
–– Осталась. Хотя нас чуть-чуть не унюхали.
–– Поэтому такие набыченные приехали?
–– Ну.
–– Давай тогда за все хорошее, –– сказал я.
–– Чего уж тут хорошего… –– пробубнил Сергей, но выпил.
–– Вот ты то чего такой невеселый? Будто в трауре. У тебя ж ничего не произошло. Ты его ведь еще хуже меня знал, если вообще знал.
–– Так ведь дело житейское…
–– Дело житейское –– это когда молоко на плите убегает. А тут человек умер, чужой человек.
–– Положено оно так.
–– Чего положено? –– прохрипел я, закашлявшись. –– Сейчас же понаедет толпа за стол и начнется балаган. Это, по-твоему, положено?
–– Вы, городские, умные слишком, куда деваться! –– вспылил Сергей и направился к выходу.
–– Да ты подожди! Чего там себе надумал?
Мы спустились по ступенькам автобуса и закурили подле дверей.
–– Тут ведь дело не в городских или деревенских, –– продолжил я. –– Дело в осознании. Вот я молодой, да. И у меня иное восприятие. Противно мне, сечешь?
Сергей не отвечал. Он поднял воротник куртки, пригладил седые волосы и уставился куда-то вдаль.
–– Вот знаешь, Андрюш, был у меня товарищ один. Тоже молодой… И по годам, и в душе. Ничего не боялся, правил не признавал. Как же, гордый! А потом случай подвел, попался на мелкой краже. Во время следствия тоже хорохорился все, дескать, кто я! Сел. Оттрубил два года. Вышел… –– Сергей сплюнул. –– Вышел и хуле? Пропало все. Пропал человек. Пропала дурь, –– а это именно дурь, –– понимаешь?
–– Нет.
–– Зря. Вот также тебя зацепит когда-нибудь и ничего от нынешнего говна не останется.
–– Серег, ты чего, какое ж у меня говно? Я последователен.
–– Дурак! Он же отец твой. Хоть каплю уважения поимей!
Мы замолчали. Сергей напряженно смолил бычок, а я недоуменно разглядывал его затылок.
–– Отец радом должен быть. А это так, только слово. Знаешь, когда у тебя нет, а у других есть, то долго живешь ожиданием. Типа, вот сейчас, вот сейчас все изменится и сделается как у других. Но этого не происходит. Этого нет год, два, десять. Потом ты понимаешь, что этого не будет никогда. Что это миф. Он же нас бросил. Бросил и пропал. Может, со стороны я и выгляжу сейчас как обиженный мальчик, но это не обида. Это равнодушие. Мне просто наплевать.
–– Вот это и плохо.
–– Что именно?
–– Люди черствые стали, сухари прям.
–– Ну тут с какого бока подойти, –– развел я руками.
–– А с какого хочешь. –– Сергей опять провел пятерней по волосам и сплюнул.
–– Ладно, я своего наплел по старой памяти, забудь, –– сказал он наконец. –– Давай дерябнем еще по сто, пока не пришли.
–– Мужики, а это… это самое… –– вдруг послышался запинающийся голос буквально материализовавшегося из воздуха водителя «ГАЗели».
–– Иди, иди сюда. –– Я протянул ему почти пустую бытулку.
«Пазик» трещал и подпрыгивал на колдобинах. Казалось, он вот-вот развалится на мелкие детали, словно собранный из пластмассы.
За окнами проплывал унылый пейзаж Красноводска. Мы спустились с кладбищенского холма под заунывное пение Михаила Круга, вырывавшееся из хриплого автобусного динамика.
С левой стороны бесконечной стеной тянулся серый покосившийся забор многочисленных садовых участков. Из-за него, то тут, то там, торчали либо скворечники на длинных палках, либо обитые ржавыми металлическими листами крыши летних домиков. Беспорядочная поросль кустов будто бы нарочно окутывала эти жалкие постройки, изо всех сил стараясь скрыть их преумноженное годами убожество. Справа и вовсе не было ничего примечательного: неглубокий овраг, разделенный на ровные распаханные квадраты, да обмелевшая речушка, кем-то заботливо убранная в вереницу бездонных металлических бочек.
Перед собой я наблюдал затылок матери. Она, видимо, специально села рядом, чтобы ощущать мое долбанное присутствие и, по всему, хотела утащить меня вслед –– в мутную пучину скорби и прощения. Во всем ее облике ощущался недостаток чего-то –– точно запертое в картонной коробке отчаяние. Я, естественно, понимал ее потребность в локте или, как там… в сыновней поддержке, но абсолютно не разделял подобного порыва. Естество –– превыше согбенного настоящего. Вива водке! Дайте еще глотнуть!
Я икнул. Причем так громко, что старикашка в шляпе бросил неодобрительный взгляд в мою сторону и зацикал. «Иди ты на хуй, пень!» –– ругнулся я про себя и в подтверждение мысленных пертурбаций икнул снова.
На сей раз обернулась тетка и с укоризной в голосе поинтересовалась: «Андрей, с тобой все в порядке?» В эту минуту мне захотелось всучить ей те две тысячи баксов, что я взял с собой, и выбраться из дребезжащей жестянки на волю. Но непреклонно-гордый затылок с топорщащимися завитушками седеющих волос не позволял тронуться с места. Я оказался зажатым между «хочу» и «надо». «Дождись, –– пронеслось в подсознании. –– Дождись конца.»
Смежив веки и свесив голову на бок, я попытался задремать. Не знаю, удалось это или нет, но в сознании вдруг явственно возник образ Жени и наше, так называемое, свидание, куда меня будто бы перенесло. Я очутился за столиком в «Корчме», перед тарелкой борща. Рядом стояли бутылка вина, запотевший графин водки, холодные закуски и ваза с букетом из лилий. Пытливые глаза Евгении изучали меня с нескрываемым интересом, но сама девушка оставалась безмолвна. Неожиданно ее лицо перекосила кривая гнилозубая ухмылка и противным, прокуренным голосом она проскрежетала: «Приехали!»
–– Что-что? –– недоуменно спросил я.
–– Приехали. –– Женя приподнялась, протянула руку и три раза ударила меня по щеке.
–– Куда?
Вместо ответа она зачем-то показала мужские часы «Полет», неуклюже болтающиеся на тоненьком, изящном запястье и… превратилась в Сергея, который озабоченно добавил: «Время не ждет».
Осознав, где нахожусь, я быстро подобрался и огляделся. Салон автобуса пустовал.
–– А куда все подевались?
–– Внутри уже, только тебя ждут. Чего это ты разоспался?
–– Да укачало в дороге, такое со мной часто.
Выйдя из автобуса, мы попали в малюсенький дворик, закольцованный трехэтажным, похожим на исполинскую гусеницу, зданием из красного облупившегося кирпича. Его стены враждебно щерились неровной кладкой и будто бы с каждой секундой пожирали свободное пространство вокруг.
–– Как же мы сюда проехали? –– удивился я.
–– Обычно, через арку, –– ответил Сергей и указал куда-то вправо.
Я повернул голову и действительно увидел арку. Высокую и темную, увенчанную белыми цифрами 1926, означавшими, видимо, дату открытия завода.
–– Ладно, пошли, хватит зевать.
Сергей толкнул рукой неприметную дверцу, притаившуюся под давшим крен козырьком с проржавленной звездой на коньке, и замер в ожидании. Я поспешил присоединиться, и спустя минуту мы уже входили в сумрачный вестибюль столовой.
Справа зловеще посверкивало десятками пустующих латунных крючков помещение раздевалки. Слева, на специальном возвышении, хитро щурился гипсовый Владимир Ильич с почерневшей от пыли лысиной.
–– Может, разденемся? –– предложил я.
–– Спиздят, –– буркнул Сергей.
Не дожидаясь моей реакции на столь экспрессивную реплику, он поспешил вперед и словно растворился в лучах света, проникавших из банкетного зала в мертвенную тишь вестибюля. Я сделал несколько шагов вперед и в неуверенности остановился. До моего слуха начали доноситься разрозненные голоса, редкие смешки и шепот. Они сливались с другими звуками –– шевеление тел, звон посуды, скрежет столовых приборов, чавканье, откупоривание бутылок со спиртным. Я услышал, как кто-то громко произнес: «Нина, тебе еще салату накласть?» И затем ответ: «Давай. Только чуточку совсем».
Решив дать себе небольшую фору, я пулей вылетел во двор и раскурил сигарету. Не знаю почему, но свежий воздух успокаивающе действовал на мою нервную систему. Или мне просто того очень хотелось…
Из подвальной отдушины вылезла черная с белыми пятнами кошка. Она потерлась возле стены, принюхиваясь к пустым мискам, что стояли тут же, и мяукнула, заискивающе прогнув спину. Я присел на корточки и уже, было, протянул руку, дабы погладить животное, но в этот самый момент зазвонил мобильник –– на экране высветилась незнакомая последовательность цифр.
–– Слушаю?
–– Андрей Витальевич?
Я узнал голос Рыбакова и сразу напрягся.
–– Да.
–– Приветствую. Вам говорит о чем-нибудь имя Белоусова Татьяна Николаевна?
Мой член мгновенно превратился в гармошку, а перед глазами, удаляющейся проекцией, возник безумный трах в джакузи: гидромассаж, много пены, несколько использованных гондонов на кафельном полу и прохладное шампанское в высоких бокалах. Один из тех вариантов, когда бизнес не только не мешает интимной жизни, а даже ее подстегивает.
–– Говорит.
–– Вы можете сейчас подъехать к нам в отделение?
–– Нет. К сожалению…
«Ты когда-нибудь занимался любовью сзади?»
«О, да! Много раз».
«Ну нет, я имею в виду другое. Сзади –– понимаешь?»
«В общем и целом. Проведешь ликбез?»
«Андреееей, ну хватит шутить!»
–– А по какой причине, можно поинтересоваться?
–– Я сейчас не в городе.
–– Мы же договорились, что вы никуда не уедите из Москвы.
–– У меня уважительная причина.
–– Неужели? Надеюсь, это более чем уважительная причина.
«Ты такой смешной! Поехали есть суши?»
–– Смерть отца вас устроит? –– я поморщился, как только эти слова слетели с губ.
–– Соболезную… –– Рыбаков замялся.
–– Не стоит.
–– Когда вы планируете появиться в столице?
–– Сегодня вечером, надеюсь. –– Я затянулся. –– Скажите, она мертва?
«Андрюша, жду тебя в следующий четверг. Готовься к сюрпризу».
–– Да. Убита.
–– Как?
–– Подробности при встрече. Сожалею еще раз из-за смерти вашего отца, –– скороговоркой произнес Рыбаков и отключился.
Перед глазами поплыли черные круги. Я привалился к стене и согнулся, упершись локтями в колени. Жар ударил в лицо и начал растекаться по телу волной неприятного табачного послевкусия. Меня стошнило прямо под ноги. Желтоватая лужица растекалась по заасфальтированной дорожке, подхватывая не успевшие еще перевариться комки «охотничьей» колбасы. Волна отторжения беснующимся цунами изливалась из моего желудка, который, казалось, сокращался подстать печным мехам. Я издавал громкие гортанные вскрики и никак не мог остановиться.
Наконец, глубоко вздохнув, мне удалось распрямиться. Носовым платком я вытер выступившие слезы, затем губы и щеки. Надо было что-то делать. Бежать, валить, ползти, цепляясь непослушными пальцами за землю. Но только прочь. Только отсюда. Я почему-то решил, что надо немедленно возвращаться в Москву. Что надо запереться в квартире и все хорошенько обдумать. Что не бывает таких вот совпадений. Что знакомые люди так скоропостижно не уходят из жизни.
Я толкнул плечом дверь столовой и перешагнул порог. Быстро достал телефон и набрал мать.
–– Выйди, пожалуйста, на улицу, –– сказал я, едва расслышав ее удивленное «алло».
Спустя две минуты она уже стояла рядом.
–– Мне надо срочно уехать.
–– Куда? Что стряслось?
–– Я пока не знаю, но это серьезно. Только что был звонок…
–– От кого? –– ее брови поползли вверх.
–– Из милиции.
Она прикрыла ладонями рот и попятилась.
–– Пока рано волноваться, –– продолжил я более спокойно. –– Вот, возьми.
Я протянул конверт с деньгами. Мать посмотрела на него и покачала головой.
–– Возьми-возьми. Еще пригодятся.
Я сжал ее руку с конвертом в кулак, поцеловал в щеку и бодрым шагом направился к подворотне, на выход.
© 1996-2010, СОЭКОН.